Давно это было. Царь Пётр всё ещё прорубал заветное окно в Европу, силой и жесточайшими репрессиями насаждая новый порядок. Столь скорое приобщение к благам западной цивилизации вызывало естественное недовольство населения. Усмирить оное и должен был Преображенский приказ. Судя по тому, как пресекались заговоры и подавлялись бунты, справлялся приказ с возложенными на него обязанностями достаточно эффективно. Во всяком случае, лучше, чем теперешние спецслужбы. Дабы выведать секреты результативной работы этого печальной памяти учреждения заглянем в святая святых российской тайной инквизиции - в подвалы пыточные. Кто самый смелый - шаг вперёд. Добро пожаловать в застенок...
А доставить нас туда должны были под конвоем особым, в сопровождении дюжих молодцов. Чуть что не так, какое сопротивление,- мигом кляп в рот и шелепом по затылку. После волоком в подвал. А уж в "палатах дознавательных" встречали дорогих гостей сами палачи. Дядьки совсем уж страхолюдные: кулачища с арбуз, ростом в сажень, все в рубахах красных, чтоб крови не видать было.
Долго они не мешкали: руки назад за спину заводили, и через блочок к перекладине под потолок поднимали. С хрустом. Так знакомили арестантов с дыбой - важнейшим осведомительным инструментом Преображенского приказа. Языки дыба развязывала быстро. Мало кто спокойно переносил состояние, при котором плечевые суставы из своих мест вывернуты, сухожилия в струнку вытянуты, а ноги к земле пудовым бревном притянуты. Часика два вису - так поневоле вспомнишь то, что за давностью лет забыл, а ещё через часок и то, чего знать никак не мог. Разве это мучение? Что дыба - так, цветочки, ягодки палачи оставляли на сладкое...
Славный царь российский, Пётр Алексеевич, орлиный взор свой обращал на всё, что к государству касательство имело. Он и процесс дознания реформировал - то же чай не последнее дело. При личном участии Петра-1 создан был "Обряд, како виновный пытается" - инструкция, в которой популярно для того времени изложены были самые последние методы допроса с пристрастием. Листаешь сей "Обряд", волосы от ужаса шевелятся. Что ни пытка, то чудо изуверства. Чтобы не быть голословным - несколько выдержек, образчиков "высокого" палаческого искусства.
Метод первый. «Наложа на голову верёвку и просунув кляп, вертят её так, что пытаемый изумленный бывает..." Изумишься тут, когда кости по всем швам трещат и башка лопается. Молчит, мерзавец? На этот счет метод был предусмотрен второй, более "изумляющий":
"Хомуты - голову, руки и ноги в едино место притягивающие, от которого злейшего мучительства по хребту кости лежащие по суставам сокрушаются, кровь же из уст, из ноздрей и ушей течет..." Если и после этого жертва молчала, применяли тогда средство последнее, действовавшее наверняка: «Шину, то бишь разожженное железо, кое водят с тихостию по телам человеческим, кои от того шипят и пузырями вздымаются…»
Так-то велено было пытать нашего брата. Страшно, конечно, но не полно. Помимо «Обряда» творчески подходили к своему ремеслу рядовые палачи. Каши казенной даром они не ели. Многое сами додумывали, да такого ядреного, что кесарь-князь Ромодановский, главный палач империи, в умиление приходил.
Во-первых, огонь. Попробуй-ка, отмолчись, когда то на горящую солому, прошу прощения, задним местом посадят, то заместо барашка на вертел водрузят и до хрустящей корочки зажарят…
< Во-вторых, порка кнутом, «посеканции». И ничего вроде бы страшного, но надо знать, что это такое было. Кнут палаческий не плетка, не ремешок, а трос длины трехаршинной, с тремя крючками на конце. Концы же те, что когти звериные. Ударишь правильно – чтоб расправились они в полете стремительном – мясо кусками из тела летит, рубцы оставляя незаживающие. Находились искусники с пяти-шести ударов хребет человеческий перешибавшие этой «плёточкой». До костей пронимало сиё «внушение». На кнуте многие и ломались, боли не выдерживая…
После экзекуции пытаемого обязательно выхаживали. Давали ему отлежаться, обтирая в профилактических целях тело водкой и заставляя принимать во внутрь пиво с хреном. Средства безотказные – обессиливший быстро приходил в себя. Методика проста: человек успокаивался, расслаблялся, тут его и брали за шиворот и волоком тащили на дыбу. Резкая смена обстановки не могла не дать положительных результатов. Конвейер этот бесчувственный и беспощадный отрабатывали месяцами.
Лучше него была только ставка очная. Масса своих «прелестей»: висят несчастные друг против друга, беседу ведут. А палачи то плетьми помогут память освежить, то горящими вениками по телу пройдутся. Душевный разговор получается, а главное – откровенный…
Для самых стойких и упрямых сообщу: количество допросов «с пристрастием» инструкциями никак не ограничивалось. Так и писали в «расспросных речах»: «С третьей пытки Сенька Анкудинов говорил…» А кто-то и с четвертой, пятой, шестой… Что в таких показаниях было от истины, а что от невыносимой боли – уже не узнать. Виновных-то как в ту пору находили: поймают ярыги какого-нибудь бедолагу, приведут в Разбойный или Преображенский приказ, а там его уже мастера заплечных дел по всем правилам своей науки начинают обрабатывать. До тех пор мучить будут, покуда не признает он вины своей немалой – какую укажут ему. То на себя возьмёт, что потребуют от него следователи. Потому-то нераскрытых преступлений и быть тогда не могло: всех злодеев «находили», все «сознавались»…
А завершала ужасы застенка подпись. Показания, будь они даже выбиты под пыткой, непременно должны были быть заверены собственной рукой обвиняемого. Без этой формальной процедуры они не считались достоверными. И только после этого несчастных, в том случае если не представляли они для приказа никакого интереса, выпускали на волю. И бежали они оттуда быстрее пули. Не было такой силы, которая бы заставила их вернуться обратно.