Со времени появления первых гвардейских частей служить в их рядах считалось большой честью. Право быть зачисленным в один из гвардейских русских полков государи жаловали самых именитых и знатных дворян. А потому служили они верно, истово, и жизни отдавали не колеблясь. Старейшие гвардейские полки - Преображенский и Семёновский - вплоть до начала XIX-го века набирались исключительно из представителей высшего сословия. Солдаты и те имели дворянское происхождение. И даже когда в Гвардию допустили выходцев из низших классов статус элитных войск сохранился. Высокий уровень поддерживался строгим отбором офицерского корпуса. Русские гвардейцы ставили себя очень высоко. В царствование Александра-III пожелавший поступить в кавалергарды принц Арсений, родной брат сербского короля, был принят всего лишь солдатом - вольноопределяющимся...
От безликой массы регулярных войск военнослужащих отдельного Гвардейского корпуса отличали лучшая выправка, бравый, щеголеватый вид и привилегированное положение, регламентировавшееся ещё Петровской "Табелью о рангах". Гвардейцы получали старшинство в один чин при производстве в офицеры, их денежное содержание и довольствие значительно превосходило общеармейское. Но главное - они являлись опорой правящего режима, на них всегда можно было положиться. Такое исключительное доверие со стороны царствующей династии наложило особый отпечаток: сложился ни на что не похожий кодекс поведения. Гвардии многое позволялось...
Разухабистость лейб-кампанцев времён Елизаветы Петровны порой доходила до угрожающего национальным интересам буйства, а в царствовании матушки Екатерины-II - до необыкновенного падения нравов. Все фавориты её долгого тридцатилетнего пребывания у власти вышли из петербургских казарм. Любопытный факт: большая половина - из конногвардейских. Завидное постоянство...
Очень вероятно, что именно поэтому её сын, Павел-I, так сильно невзлюбил этот блестящий полк. Из 132 конногвардейцев, состоявших на службе в момент восшествия императора на престол, к концу его правления осталось лишь двое. Пруссомания вздорного, пересидевшего в наследниках слишком долго Павла сослужила плохую службу русской армии. Несогласных с нововведениями венценосного экспериментатора выгоняли столь усердно, что не заметили, как растеряли лучших людей...
Возрождать былую славу пришлось уже при Александре-I, причем тем самым генералам и офицерам, которых выгнали ещё при Павле. Служить Отечеству вновь стало престижно. Это время позднее назовут "золотым веком" русской истории. И не случайно. Какие гремели имена! Многие известные люди, оставившие заметный след в отечественной культуре, служили. В лейб-гусарах провели свою молодость Денис Давыдов, Пётр Чаадаев, Михаил Лермонтов, в лейб-егерях - Евгений Баратынский, в гвардейских драгунах - Александр Бестужев (который даже свой литературный псевдоним
- Марлинский - взял от названия места расквартирования своего полка - местечка Марли, что под Санкт-Петербургом).
Да и как иначе, когда кумирами тогдашней молодежи выступали военные. Лучшие танцоры, самые завидные, в сравнении со штатскими, кавалеры и женихи, отличные стрелки. Обстоятельство никак немаловажное для того бурного времени, ибо поединки случались часто, и обращаться с оружием следовало уметь каждому мужчине, если он считал себя таковым.
История сохранила имя самого грозного и "кровожадного", как правило, убивавшего наповал, бретёра - графа Фёдора Толстого, прозванного за необыкновенные приключения "Американцем". Его крайне противоречивая жизнь писалась как будто по канонам авантюрного романа: десять раз он стрелялся, десять соперников пали от его руки, и десять детей, не знавшего жалости графа, впоследствии умерли один за другим, не дожив до годовалого возраста...
За свои слова, за несовместимые с понятиями дворянской чести поступки и действия приходилось тогда отвечать, а оскорбление смывать кровью. Либо своей, либо неприятельской. Противоречия разрешались в честном поединке. Точный выстрел мог восстановить подмоченную пасквилями репутацию порядочного человека или поставить могильный крест на преуспевающей карьере какого-нибудь подлеца. Случалось, что победителя не оказывалось: пули настигали обоих противников...
После нескольких громких историй дуэльным вольностям положили конец. И если при Александре Благословенном за участие в поединке сажали под домашний арест, ограничиваясь строгим внушением, то при Николае-I начали срывать погоны и отправлять горячие головы под холодные чеченские пули. Причем прежние заслуги ровным счетом не имели никакого значения. Сына известнейшего героя Отечественной войны 1812 года генерала Дорохова - Руфина, как безродного мальчишку, за дуэли разжаловали в солдаты и сослали на Кавказ.
Полковые традиции предусматривали известное равенство между офицерами независимо от их титула или богатства семьи. Надев форму своего полка, любой безусый корнет становился полноправным его членом, точь-в-точь как в аристократическом клубе. Войти в заветное для многих кастовое сообщество "избранных" представлялось возможным только с согласия офицерского собрания полка. Даже прямая протекция Его императорского величества не гарантировала от неудачи.
При рассмотрении кандидатов на поступление в Гвардейский корпус тотчас же отметались претенденты, которые по тем или иным причинам (чаще всего из-за личной непорядочности и распущенности) оказывались недостойными высокого звания гвардейца. Эти отношения объяснялись, в том числе и тем, что в гвардии проходили службу представители наиболее культурных и образованных семей России. Такие столбовые дворянские роды как Голицыны, Долгорукие, Шереметевы, Гагарины, Трубецкие, Юсуповы, Араповы служили в полках поколениями, считая казармы родным домом, привнося с собой традиции и семейный быт лучших семей России...
Хотя, по совести говоря, гвардейские офицеры были далеки от совершенства, каким оно представляется нам сегодня. Настоящий гвардеец подразумевал (и чаще всего таким и был на самом деле) лихого, непременно пышноусого молодца-хвата на плацу, неистощимого на выдумки и проказы Дон-Жуана в дамских гостиных, безотказного собутыльника по пирушкам. И никакого противоречия здесь нет. Всё удивительнейшим образом уживалось: и бесшабашность, и мотовство, любовь ко всем без исключения радостям жизни, энциклопедичность знаний, незаурядный ум, и самопожертвенный патриотизм.
Подчас сложно понять, где же граница, что отделяла великосветского бонвиана от философа и поэта. Посредственности обильно, хотя и бездарно, цитировали лорда Байрона или Монтескье, а серьёзнейшие классики (которых ныне почитают за безгрешных ангелов) не упускали случая приударить за красоткой или распить бутылочку другую шабли, а может и чего-нибудь покрепче.
Умение пить занимало отнюдь не последнее место в жизни мужчин позапрошлого столетия. И совсем не крюшон, и вовсе не рюмками, а "бутылками-с и пребольшими". Каждый юнкер знал имя пьяницы Бурцова - повесы из повес. Он выпивал больше всех, о нём писали стихи Пушкин и Давыдов. Сегодня он наверняка был бы культовым креативным героем, а тогда просто эталоном, по которому каждый желающий проверял свои силы. "Трезвенники" шли в очень скромный, по гвардейским меркам "непьющий" Кавалергардский полк. Разве можно его сравнивать с Лейб-Гвардии Гусарским, где большинство офицеров разорялось, а вернее спивалось в один-два года, или Конногвардейским, в котором круглый год шли "четверговые обеды". Уйти "живым" (то есть на своих ногах) с такой пирушки удавалось не многим...
И разве только бражничание волновало кровь? А сколько произошло историй. И каких! Семёновец Сашка Бенкендорф (будущий шеф III отделения), находясь в Париже на дипломатической работе, сумел соблазнить и вывезти в Петербург прима-балерину "Комеди де Франсе", оставив с носом самого Фуше. Банальная сентиментальная история, скажите вы? Как бы не так. К несчастью для французского престижа, мадемуазель Жорж занимала должность (иначе не скажешь) действующей любовницы Наполеона. Не каждый день так нагло и бесцеремонно у императора Франции, грозы Европы, уводили женщину. Право же, об этой пикантной истории в модных салонах говорилось не меньше, чем об изменах стареющей Жозефины Богарнэ...
Звездой же первой величины, бесспорно, был неистовый кавалергард Михаил Лунин. Дуэлянт, меченный десятком пуль и шпаг, военный, прошедший от Аустерлица до Парижа. О его "подвигах" ещё при жизни слагались легенды. То он, побившись об заклад, нагишом проскакал по Невскому проспекту, выказав полное равнодушие к светским нормам приличия, то в компании таких же молодцов-кутяг пел непозволительные романсы под окнами - подумать только ! - сестёр царя. Много шума наделала другая история, когда Мишель вызвался стреляться с великим князем Константином Павловичем, нагрубившим перед тем кавалергардам перед строем и в качестве извинения предложившим поединок, полагая, что никто не решится драться с сыном царской крови. Извиняться высокородному невеже всё же пришлось всерьёз...
И этот же человек, "друг Вакха, Марса и Венеры" за участие в противоправительственной деятельности Северного общества поплатился своей свободой - его сослали в Сибирь. Из ссылки Лунин потом дразнил Николая-I чересчур дерзкими письмами и политическими проектами. Там он и умер, нисколько не изменив своих убеждений...
Судьба декабриста Лунина не исключение, а скорее правило. Многие из его поколения пережили нечто похожее. Это было время неординарных поступков сильных и мужественных людей, достоинства которых великолепны, а недостатки – бесподобны. Они не боялись смерти – они боялись позора, и потому первыми шли в колоннах каре на полях Шенграбена, Бородина. Кульма, и стрелялись, когда их оскорбляли всего лишь подозрением в подлости или трусости. Они не запятнали чести, но их благородство и высокие идеалы оказались невостребованными временем. Эпоха рыцарей-романтиков, равных доблестями античным героям, так толком не начавшись, с их уходом прекратилась. Нравы переменились. Пробил час совсем других кумиров. Внешне всё оставалось блестящим, ослепительно холёным, но такого мощного духовного потенциала, изящества ума, фантазии, страсти увы ! не стало. На место незаурядных личностей пришли жадные до успеха выскочки. Им нечего было сказать, и поэтому оставалось лишь неудачно копировать…