Что такое сегоднящняя дедовщина знает, безусловно, каждый мужчина, а вот как "гоняли" век назад "молодых" за давностью лет позабыли. Хотя поучиться есть чему и у дедов и у прадедов наших...
Взять, например, доблестный своими традициями русский офицерский корпус конца ХIХ - начала ХХ века. Трудно современному призывнику представить, чтобы господа-офицеры - белая кость, голубая кровь - на своей нежной шкуре испытывали все "прелести" казарменного быта. Но так уж была устроена система воспитания кадет, что они в обязательном порядке знакомились с муштрой. Нынешние сторонники гуманного обращения сильно бы удивились, попади они в рядовой кадетский корпус.
Офицеры, отвечавшие в этих заведениях за строевую подготовку, являлись убеждёнными сторонниками жестких дисциплинарных взысканий. Встречая кадет, ротные командиры непременно спрашивали, стояли ли те под ружьём. И если слышали в ответ робкое "нет", тут же бодрым строевым шагом отправляли их на выстойку с полной боевой выкладкой. Так новички (десяти-двенадцатилетние мальчишки) приобщались к суровой армейской действительности...
В юнкерских училищах были свои заморочки. Особой изобретательностью отличались командиры Морского корпуса. Гардемарин в этом военно-учебном заведении гоняли безжалостно, без всякого почтения к громким именам и знатным титулам. Будущий офицер флота российского с малых лет приучался к лихости и хладнокровию, которые развивались посредством регулярных наказаний. Очень популярным было такое: строптивых гардемарин сажали на салинг - площадку на самой высокой мачте парусника. Там они и качались вместе с мачтой, расставаясь с романтикой и грёзами.
А называлось это внеуставное средство воспитания - "беседовать с горизонтом". Белоручек и снобов во флоте не терпели - работали все одинаково: потомки самых блестящих дворянских семей и сыновья провинциальных разночинцев. Работали не в переносном, а в прямом смысле этого слова: лазали по реям, тянули канаты, драили палубу. Дух барства из гардемарин начисто вышибался.
Морская практика на действующих кораблях Балтийского флота отсеивала ленивых, робких, тщедушных. Мамы и прочие сердобольные родственники в Морской корпус не допускались на пушечный выстрел. Их разрушающего воздействия опасались больше всего, а потому всячески ограничивали общение воспитанников с их родными. Несмотря на столь суровое отношение, авторитет Морского корпуса был неоспоримым. Сливки высшего общества - князья Ухтомские, Вяземские, Гагарины - считали за честь пройти его суровую школу.
Самый же свирепый "цук" (как называли тогда дедовщину) царил в Николаевском кавалерийском училище, где юнкера старшего курса обязаны были в силу лермонтовских ещё традиций "цукать" юнкеров младшего курса. Каждый второкурсник имел своего "зверя", то есть первокурсника, над которым он обладал практически неограниченной властью. Младший юнкер обязан был исполнять самые нелепые прихоти и приказания старшего, оказывая ему при этом чинопочитание.
"Зверь" должен был назубок знать имена актрис , любимых второкурсниками, полки, в которые старшие товарищи намеревались поступить, помнить бесчисленное количество скабрезных анекдотов. В случае неправильного ответа или неудачной шутки старший юнкер тут же наказывал "зверя", заставляя его приседать на корточки подряд раз тридцать или сорок. Особенно любили заставлять приседать в уборной у печки, усиливая воспитательный эффект незабываемым благоуханием писсуаров.
Вариаций на тему "цука" было бесчисленное множество. Старший мог скомандовать: "Молодой, пулей расскажите про бессмертие души рябчика". И молодой, вытянувшись в струнку, бодрым голосом рапортовал: "Душа рябчика становится бессмертной, когда оказывается в желудке благородного юнкера". Иной раз "старичку" приходила в голову и такая фантазия: "Молодой! Ходите за мной и вопите белугой". И тот вопил "белугой", неотступно следуя за своим бессердечным господином, пока тот не командовал: "Отставить"!
Ослушаться приказания старшего товарища юнкеру младшего курса не позволяла традиция, хотя по уставу оба они были равны. Своим беспощадным "цуком" старшие закаливали новобранцев, дисциплинировали их, вырабатывая особенную выправку, по которой всегда можно было узнать николаевца. Училищное начальство относилось к муштре скорее одобрительно, и если прямо её не поощряло, то в лучшем случае смотрело на это сквозь пальцы, ибо ротные командиры в большинстве своём сами были питомцами этого элитного учебного заведения.
У николаевцев бытовало неписанное правило: когда молодой человек собирался поступать в училище, первым делом его спрашивали, как желает он служить - "по славной ли николаевской традиции, или по законному уставу"? Если новичок говорил, что хочет жить по уставу - его избавляли от "цука", но зато уже никто не относился к нему как к товарищу, а только как к сослуживцу. Такого маменькина сыночка называли "красным юнкером".
"Красного" бойкотировали и глубоко презирали. Никто с ним не разговаривал. С ним поддерживали лишь чисто служебные отношения. Самым же существенным было то, что такого "красного юнкера" по окончании училища никогда бы не принял в свою офицерскую среду ни один гвардейский или столичный полк, ибо в каждом полку были выходцы из Николаевского училища, всегда поддерживавшие связи с альма-матер. До их сведения доходило, кто из выпускников - "красный". Впрочем, "красный юнкер" был чрезвычайно редким явлением. Училище имело очень громкую славу, и каждый молодой человек, желавший туда поступить, обычно уже знал, на что он идёт, а потому всегда добровольно соглашался жить "не по уставу, а по славной традиции"...
В "цукании" был заключен глубокий смысл: будущие взводные и эскадронные офицеры на своём личном опыте убеждались, что такое издевательства и строгое отношение со стороны старших по званию. Над солдатами вчерашние "звери", конечно же, особенно не тряслись и не миндальничали, но и рукоприкладством не грешили. В отличии от нынешних господ офицеров. Другие времена - другие нравы...